– Дурак ты, – произнесла она, и в её спокойных, обычно невозмутимых глазах вдруг вспыхнули озорные искорки смеха. В этот миг Морриган словно перенеслась на несколько лет назад, в те дни, когда они, словно несносные подростки, обменивались глупыми оскорблениями и колкостями, стараясь задеть друг друга словом. Но не из злобы, нет – это была их странная, особенная форма нежности, их способ выразить то, что скрывалось за маской дерзости. Сейчас Алистер стоял слишком близко. Преступно близко. Настолько, что она чувствовала тепло его дыхания на своей коже. Его ладонь – не мягкая и ухоженная, как у изнеженной орлейской знати, а грубая, шершавая, с мозолями, оставшимися от тяжелых дней во времена Мора, – обжигала её щеку. Его запах – смесь хвои и свежескошенной травы – окутывал её, и от этого аромата все внутри трепетало.

Она не была величественной советницей, а всего лишь вчерашним ребенком, сбежавшим из-под материнской юбки. Он не был королем, а лишь мальчишкой, заблудившимся в лабиринтах дворцовой жизни, тоскующим по своей настоящей семье.

Морриган всегда знала, чего хочет, и никогда не позволяла сомнениям держать себя в плену.
– Я не из тех, кто ради призрачных убеждений и закостеневших традиций пожертвует собственным счастьем, – медленно, с едва уловимой улыбкой, она высвободила свою ладонь из-под его руки, словно стремясь занять более доминирующую позицию. Её движения были плавными, но в них чувствовалась сила – сила, которая всегда скрывалась за её холодной внешностью, сила, которую она никогда не боялась использовать. Морриган точно знала, чего хочет Алистер, и сама желала того же. Долгая разлука — мучительная и тягостная — породила между ними ненужные обиды и недоразумения, но когда конфликт наконец разрешился, в её сердце вновь вспыхнули те самые чувства, которые она когда-то оставила позади, будто это была досадная ошибка, а не её судьба. И в этом новом свете всё обрело смысл, как будто время лишь усилило то, что между ними всегда существовало. То слово, которое Морриган всегда обходила стороной, словно оно обжигало губы, — "любовь". Оно казалось ей чужим, неуместным, слишком громким для её холодной, расчетливой натуры. И даже сейчас, когда оно витало в воздухе, готовое сорваться с языка, она будто отстранялась от него, прячась за привычной маской. Оно пугало её своей искренностью, своей способностью обнажать душу, и потому она предпочитала молчать, оставляя его невысказанным, но от этого оно лишь становилось весомее. Её взгляд, обычно такой пугающе безразличный и хитрый, стал мягче; движения, всегда такие точные и сдержанные, теперь казались чуть более свободными, почти нежными. Даже её чёлка, которая всегда лежала с безупречной аккуратностью, теперь слегка растрепалась, будто поддавшись внутреннему волнению. Перед её Алистером она была другой — не той, кем привыкла казаться миру, а той, кем была на самом деле, когда все маски оставались в стороне.

Губы ведьмы оказались так близко к его губам, что дыхание их смешалось. Казалось, не она сама приблизилась, а он притянул её к себе своей рукой, будто утверждая: она — его, и никакое расстояние больше не имеет значения. В этом движении была не просто близость, а нечто большее — властное, но нежное признание того, что она всегда была его женщиной, даже когда они находились далеко друг от друга. Свою вторую руку Морриган запустила в его волосы и коснулась его губ в таком долгожданном поцелуе. Сначала лёгкое, почти нерешительное прикосновение превращалось в глубокий и страстный поцелуй. Для неё это было больше чем слова, которые они говорили друг другу с момента встречи. В этом поцелуе было все: и боль разлуки, и радость воссоединения, и обещание того, что они больше не отпустят друг друга. Время будто остановилось, и мир вокруг перестал существовать. Остались только они — два сердца, бьющихся в унисон, и губы, говорящие без слов то, что нельзя выразить иначе.

Не прерывая поцелуя, Морриган медленно подняла руку с ладони Алистера, и в тот же миг между её пальцами вспыхнула яркая, ослепительная молния, словно живое воплощение разрывающихся в глубине души чувств. Она пронзила воздух с резким треском, будто невидимый нож, и ударила в статую фонтана. Голова мраморного изваяния рассыпалась на мелкие осколки, камни разлетелись в стороны, волнуя воду, и брызги капель заблестели на коже и одежде. В воздухе повисло эхо грома из-за магического щита, но Морриган даже не дрогнула: её губы по-прежнему были прижаты к его, и разрушение было лишь заключительным штрихом в произведении любви.

После того как их губы наконец разомкнулись, Морриган, не дав Алистеру и шанса нарушить хрупкую тишину своими неуместными шутками, заговорила первой:
– Элувиан. Хоть я и разбила его в тени, осталось лишь вставить последний осколок, чтобы он снова ожил. Если бы со мной что-то случилось... Киран смог бы найти дорогу к тебе. Но сейчас, – она сделала паузу, словно взвешивая каждое слово, – я думаю, что лучше мне сделать это самой. Никто не будет знать о кратком проходе между орлейским и ферелденским дворцом, кроме нас двоих. Или... троих?
Последнее слово — обещание познакомить сына с отцом. Возможно, сейчас еще не время раскрывать Кирану всю правду, но она понимала, что Алистер заслуживает хотя бы шанса увидеть его, узнать его, пусть даже издалека. В её словах не было спешки или давления, лишь спокойная уверенность в том, что это должно произойти. Не простое обещание, а шаг к тому, чтобы связать две части их жизни, которые слишком долго существовали отдельно.
– Я обещала сыну быть рядом во время фейерверка, но... – её губы тронула лисья улыбка, – без меня его вряд ли запустят.
В глазах мелькнул озорной блеск, намекая на то, что их внезапное исчезновение из дворца скоро заметят, но пока еще оставались крохи времени – драгоценные мгновения, которые они могли провести вместе.