дазай не ангел — он далек от образа хорошего парня; также далек от мира, скрытого за радужкой розовых очков, которые носят больше половины людей на планете. дазай не хороший: совсем, абсолютно. дазай не старается стать лучше, это не про него. все ведь знают, что его душа чернее черного, да? знают, потому не лезут глубже — да и он не подпускает, потому что до сих пор борется с последствиями привязанности, которая никуда не исчезла; то, что шрамом вырезано на сердце, никогда из него не уйдет, как не старайся забыть. тем более, что у осаму до неприличия хорошая память.
«не привязывайся» твердил он себе даже после того, как понял, что погряз в этом "болоте" с головой, но всё равно отчаянно продолжал твердить, что ни к чему хорошему это не приведет. он улыбается — в с е г д а — продолжая убеждать этот мир, что внутри всё еще живо. живо ли? даже себе не позволяет проверять, потому что знает, что это ничего не изменит.
обжигающий горечью напиток касается губ, когда несколько капель стекают по его губам, опоясывая подбородок, оставляя после себя влажную дорожку. он вдыхает горький аромат виски, даже не оборачиваясь, когда чуя срывает шляпу, возвращая её на место, рычит, словно бродячий пес и с показательным шумом покидает бар, громко хлопая за собой дверью. а дазай выдыхает, устало, болезненно. прикрывает глаза, отставляя стакан с виски в сторону и устало опустив лоб на деревянную поверхность барной стойки, ударяется о неё, лохматит короткие пряди, "вгрызаясь" ногтями в кожу головы. выдыхает. всё время улыбаться — это так больно, и пускай даже сейчас уголки его губ изогнуты в полуулыбке — она просто впечаталась в его губы, напоминая, что он всего лишь клоун; так жить не легче, гораздо сложнее, уж лучше бы он позволял себе, как чуя, злиться, ненавидеть и чувствовать.
дазай не чувствует, думает чуя. дазай просто предает его, бросая, словно щенка. а он никогда не поступает опрометчиво. и сейчас он знает, что чуя не ушел — он вернется, он не может так просто уйти, не оставив за собой последнее слово. дазай настолько умен, что сам устал от этого. и лишь под действием виски, касаясь пальцами телефона, он позволяет себе застрять на одном контакте, который давно стоило удалить, но он так и не позволил себе этого. напротив, он словно изощренной пыткой, каждый раз проверяет себя на прочность — сможет ли удержаться и не написать сообщение, обнажая душу. как хорошо, что сейчас можно отключить телефон, ведь повод для срыва сейчас будет сидеть рядом с ним. улыбка сменяется едкой усмешкой, когда он прикусывает щеку зубами, чувствуя, как вместо горечи алкоголя, на языке оказывается металлический привкус. через боль он чувствует себя лучше. только так он позволяет сбросить ту боль, что отражается в глазах, чтобы не показывать её тому, кто точно её заметит. если дазай позволит это, чуя точно почувствует эту боль — едкую, разрушающую и убивающую последние остатки жизни в глазах неудачного суицидника.
и чуя оказывается по левое от него плечо, замахивается сразу на две бутылки вина — и дазай сразу знает, чем это закончится. но не говорит ничего, чтобы потом не позволить себе проронит привычное «я же говорил». чуя никогда не умел пить так, чтобы сохранять трезвый рассудок. дазай не смотрит, не позволяет себе опрокинуть взгляд, но слышит и видит всё равно достаточно, чтобы выдохнуть и усмехнуться. это больно, осознавать, что чуя так и не научился жить без него; чуя преданный, и предательство дазая уничтожает его — ох, он это знает. но чуя так и понял одно единственное и важное — всё что делает дазай, если не старается поступить правильно, то хотя бы старается спасти. вовсе не себя, а того, кого не посмел тянуть в пучину того ада, в котором оказался. эгоистично это продолжать цепляться за него, даже тогда, когда сам оттолкнул от себя, прогнал, навсегда оставив в одиночестве. его жизнь сложная и противоречивая, потому что он соткан из той тьмы, что зародилась в нём еще в девстве. он истинный представитель портовой мафии — он не просто хорош в этом, он один из лучших. и уходя, он не убил в себе ту тьму, которая на настоящий день лишь только разрастается, отравляя его душу. быть на стороне хороших парней — это единственное, что до сих пор позволяет ему жить. вернись он в мафию, скорая кончина ему обеспечена, ведь он сам наложит на себя руки, хотя и сейчас не оставляет попыток.
забавно наблюдать со стороны за тем, кто не безразличен, когда он, словно молодожен, цапается со своим "мужем", не позволяя о себе заботиться. словно самостоятельный — дазай ведь знает, что нет. и когда на губах проскальзывает улыбка — на этот раз искренняя, от забавности всей ситуации, чуя словно слышит его. мужчина лишь опирается щекой о ладонь, удерживая тяжелую голову на весу, теперь позволяя себе повернуть голову в его сторону, чтобы встретиться с растерянностью в его глазах, и обрушить все границы, что он сам выстроил себе. в висках непроизвольно стрельнуло, словно давняя травма дала о себе знать.
неприятный треск, будто разбитое вдребезги стекло обрушилось ему прямо под ноги. один шаг в любую из сторон и он изрежет пятки.
— ты так и не научился пить, и продолжаешь заливать в себя... ох, как ребенок..., - устало цедит он, опрокидывая себе в рот остатки виски. он тоже выпил достаточно, но в отличии от чуи, всегда умело сохранял трезвость рассудка. дазай умеет контролировать и себя, и свое тело, даже когда пьян. потому, прокашлявшись, кидает деньги за выпитый алкоголь — не забывая бросить чаевые за доставленные неудобства, а также оплатить и дорогое вино чуи. тот слишком пьян, чтобы сопротивляться. подставляя плечо, оказавшись рядом, дазай помогает ему встать и поправляет шляпу, что готова упасть с его головы, а ведь всего час назад он готов был завоевать её любой ценой. а сейчас лишь тяжело выдыхает, направляясь в сторону улицы и заказывая такси через приложение, помогает опереться о стену, пока сам устало выдыхает.
— раньше не замечал, какой же ты тяжелый..., - отшучивается он, но кажется чуе не до его дурацких шуток. дазай знает, сколько гордости чуи пришлось убить в себе, чтобы попросить помощь у него. они садятся в такси, он называет адрес их дома; знает, чуя так и не осмелился от туда съехать. и вместо слов, он лишь скользит по его лицу взглядом, когда тот готов провалиться в сон. улыбка, которую он скрывает за ладонями, останется лишь у него в памяти и он не позволит её увидеть чуи; ему не обязательно знать, что осаму способен чувствовать.
стоило оказаться возле двери, горе с пополам передвигаясь с едва способным самостоятельно двигаться телом, он цепляет из его кармана ключи и открывает дверь, проходя в дом, полный одиночества и боли. в нем нет былого тепла, что было между ними. цепляет чую под плечо, удерживая и когда они оказываются у дивана, чуя теряет равновесие, едва ли не запрокинув их двоих, но дазай ловко перехватывает его за талию, плотно стягивая пальцами, не позволяя упасть. неловко бы вышло, оказавшись он под ним сейчас.
— если ты таким образом решил меня обезвредить, то это совершенно неудачная идея, — отшучивается он, пробираясь пальцами с талии по спине, не удержавшись, и проскользнув выше позволенного, но вовсе не для того, чтобы пошутить, а лишь вспомнить теплоту чужого тела, но только ловит себя на этом, как недовольно цокает, заваливая чую на диван. стоит напротив, словно заботливая мамочка, переживающая за своё чадо и оказывается непозволительно близко, склонившись, заглядывает глазами в глаза, ныряя в самую душу. чувствует сильный запах алкоголя, но вместо спирта, лишь легкий запах фруктов пробирается в нос, напоминая уютные вечера в компании друг друга, — и пока ты вновь не пожелал мне смерти, уверен, в следующий раз ты осуществишь желаемое, так ведь, чуя? и тогда мы вдвоем будем по-настоящему счастливы, достигнув того, чего так долго ждали — моей смерти...
усмешка, полная боли и усталости. он не находит в себе силы, чтобы уйти и лишь срывает шапку, переданную чуе от мори, для последнего здесь не было места, они были наедине. зарываясь в длинные рыжие пряди пальцами, словно в похвалу брошенному любимцу. а после улыбнуться, наконец-то без натяжки, чтобы бросить так привычное ему — ... хороший мальчик.
«я больше не твой мальчик» проносится в голове, обрывок сказанных чуей слов. он прав. он больше не его мальчик, но кто сказал, что та связь, что была между ними, может быть прервана так легко и просто. она есть, дазай знает это, потому, скользнув перемотанными бинтами пальцами правой руки по его щеке, так и не отстранившись и, поддавшись минутной слабости, словно опьяненный ярким ароматом вина, касается его губ своими. но вместо нежного, легкого, невесомого; дазай груб и жесток, потому даже поцелуй выходит требовательным, в напоминание, кто из них доминирует. чтобы в тот же миг прикрыть глаза, отдавшись ощущениям и в наглую проталкивая язык в его рот, он переплетает их языки вместе, вжимая руки в спинку дивана по обе стороны от головы чуи. ох, этот диван полон воспоминаний, что сейчас так не вовремя пролетают перед глазами.
и даже если этот поцелуй ядовит, полон горького яда, что убьет их обоих, у дазая не хватит сил, чтобы отстраниться.
он всё еще его мальчик, сколько бы он не отрицал столь очевидный факт. потому что это не просто увлечение, потому что то, что между ними, это навсегда, если и приносит боль обоим.
